не говори мне
Не говори мне, как я буду жить
и чем чреваты нормы недостроя
и где нельзя переступать межи
и почему. /особенно второе/

Когда пишу тебе – «А в Праге класс!!!»
Не говори, что не была я в Праге…
Подумаешь, что Прага из бумаги…
/спасибо хоть бумаги про запас/

Не говори мне о смешном всерьёз,
травмируя невольно перепонки,
что мир не стоит радости и слёз,
а только телогрейки и тушёнки,
когда равненье станет по плечу
и человечье вылезет, как тесто…
-
Не говори мне – «ждать», «сидеть», «на место»,
не буду, не умею, не хочу.
Не запрещай свистеть…!
«И так долгов…»
Не говори.
Не слышу.
Не собачит.
У нас есть – рак, у рака – никого.
Так значит нам - свистеть!
/а он пусть плачет…/
И где не проканал подхалимаж,
не обижайся, что тебе не внемлю.
-
Возьми меня на «да», на «карандаш»,
на клятву, там, где надо кушать землю
/хоть этого ты мне не говоришь,
и слава…без вот этих порнографий/
на «модно» - Обезьянка и Париж.
Что мы об обезьянах знаем?!… лишь -
ну, есть  они… /из крымских фотографий/
-
Не говори – «свеча свеча свеча»,
есть свет поярче, даже если темень
и человек способен различать…
/Но чаще различается не с теми../
И делится на ширь, на глубь, на высь,
ведёт, как от хорошей, крепкой браги…
/Но всё это как Прага из бумаги…
Как Прага из бумаги, согласись…/

В какие не раскрасишь колера,
и как не перепрячешься в молчанье,
не говори «покеда!» и «пора…»
/мне этих слов не нравится звучанье,
значенье, и вообще…/
Напротив? За?
В глаза? 
Обняв ли, оттолкнув… неважно…
Всё отгорит, что может быть бумажным,
ты всё что хочешь, сможешь мне сказать,
когда приду к тебе одной строкой,
у входа сдав всё буйное без боя,
в рубашке из смирительного кроя…
-
Зачем-нибудь прими меня такой
и полюби. /особенно второе/
-
Ну а пока в той строчке не про нас
и мы звеним, как воздух в передряге,
я не пишу тебе, что в Праге – класс!
Я… правда… не была в той самой Праге…

Умерив горб в посильной ноше
ползу, бескрылых полоня…
И обязуюсь стать «хорошей»…
На днях…
не трогайте меня…

mezzo piano

На русском, птичьем, на иврите, на старом… «марки «белорусь»… Я понимаю!!!!… не орите… /переводить вот – не берусь./ Вернулось солнышко на базу, тень возвратило на плетень, как будто кинуло всех сразу… Через плечо?  …На третий день - доест неделя бублик круга, суббот гофрированный рот. Приснится мёртвая подруга, что обнимает и зовёт. С собой почти что попрощавшись, подключишь сонный интернет, полезешь в сонник, /обосс***авшись…/ И успокоишься, что – нет: не умер… фига вам, буржуи, как бабочку поймаешь - всхлип.. Ещё не время за межу и не кормлена та стая рыб, ещё не снято помещенье /под офис/, куча дел, и сор…И не попрошено прощенье…
-
и не закончен разговор.
-
Ты, слышишь? Я могу и громче! Чтоб срезал гром верхушки гор! Эй! НЕ ЗАЧАТ И НЕ ЗАКОНЧЕН! Да и не выйдет… разговор…
-
Снежинку мне бы… /в счёт зарплаты/, но в тёплой яви сквознячка - не ждёшь утра. Одни утраты, будто хоронишь хомячка… как будто выгнали из школы, за то, что…  Пьедестал и высь: и вроде бы стоишь не голый…а - стыдно… стыдно – провались…
Так без вершин и без траншеи реальность засосёт в пески.  Тебе – всегда намылит шею, себе – устало трёт виски. Не тот в победе, кто в железе, сказать военному божку /а больше ничего не лезет, в мою толковую башку/ Вся на виду, как на фордеке и всё солёное – в стекло. И ночь… и надо смежить веки…чтоб из-под них не потекло… И левым бортом лечь на плаху и греть сердитые стихи… /за правый борт не надо страха… его пробило… на «хи-хи»/
-
Так не взлетишь… не выйдешь в сени… не съешь смородину с куста. Сидишь во тьме, поджав колени, боишься немцев и Христа. Считаешь радости и пули, закутавшись в особый плех, и знаешь – в чём-то обманули, но верить в это – страшный грех.
-
И весь азарт мой дальнозоркий затянет в жерло кротовин. Ведь и за мной, срывая шторки,
придут.
Обрубят группу Queen.
И перепробуют все вина, изгадят – вечер, душу, пол. Усядутся за пианино и накрапают протокол.

Я влюблена в людей, без краю,
тех, за кого приговорят…
Что, умирая – «понимаю…»
не обречённо говорят
и чья чудная субмарина,
покорным лбом не ткнулась в мол…
Кто не пройдёт /за пианино/
и не подпишет протокол.

Возьмут в свидетели паяца, и станут бить повременя… И будут тыкать и смеяться и извиняться… за меня.. Моя луна… что веселишься?! Светить не следственно – затмить. Как будто очень-очень злишься, когда не можешь прикурить… а там, покаявшись подспудно, ползёшь к киоску сверив свет.
-
я понимаю...плохо, нудно,
невыносимо, безрассудно…
такие ночи просто трудно…
переживать… без сигарет.

Раздень меня...

Свобода – это то, что между ног.
Всё остальное – равенство и братство(с) (Елена Бондаренко)
***

Раздень меня, оставив только перстни.

Тебе, всё остальное, осень. Долго
с тобою ещё спать из чувства долга
и похоти, не примиряя их.
Входящих писем нет. Да ну и хер с ним…
Отправленных на ветер, нам и хватит,
как некогда - полуторки-кровати
и как тогда бутылки на двоих…

Раздень меня у входа, где стоящий,
седой швейцар проглотит папиросу,
оближется, икнёт, потянет носом
и перейдёт за линию огня,
чтоб с вечной кличкой – Всяк Сюда Входящий,
тот чёрный ящик отыскать проворно
и между – разгадать… /но это спорно
на катастрофе имени меня…/

У тёплого прострела поголовно
пастись стадами братьев и сестричек,
наборами затылков и косичек
выписывать…вымучивать итог…
Входящие. Отправленные. Словно
разорвано конвертное богатство
и остывает равенство и братство,
согретое когда-то между ног.

Ты ничего во мне не понимаешь,
здесь вход на выход плюс уже не дарит.
Разденешься, узнают и ударят.
Обижусь, никому не покажу -
где провожали, руку жали. Знаешь,
осадки гуще, истин только мало…
В другие времена бы расстреляла
саму себя. Сейчас уж погожу.
Раздень меня!
Оставив только титры
и мантры… и раздвинутые ноги…
Твоя диета нынче – некрологи,
но Бог не выдаст. Осень не продаст.
И только кто-то очень-очень хитрый,
отделит мух, а чёрные котлеты -
/завернутые в свежие газеты/
в мою палату ночью передаст.

Ничто не вытворяется со страху,
и нами движет – вечная загадка
и мне сейчас неимоверно гадко
от этого прохладного стыда.
ЛОМАЙ НЕ РУКИ! ВЕТКИ! РВИ РУБАХУ!
Особенно у горла, где задушит.
Раздетыми бывают только души,
/ещё глаза/ …а люди – никогда.

Чем старше, тем труднее от лица...
Чем старше, тем труднее от лица
Свободы представлять другие лица.
Горевший ты, победно замерцал
в остывшее и жадное – «смириться»
И мир тебя пытается раздуть
до мира… чтобы лопаться подкожно
-
и чаще за войной скучает грудь,
где до отвала пули кушать можно…

Ты всё, что было - в спешке расколол.
Согласно перелётам и пропискам,
подметил даже то, что небо – пол,
и
есть место на столе собачьим мискам.
Кивай тогда пришитой головой,
ведь чтобы нам кузнечик не пиликал -
в молчании порою больше крика,
который пропитался тишиной.

Не отпустить без лишних мелодрам,
когда уже (как кажется) не дети…
Что папу без проблем найти в инете,
но у тебя не так уж много мам…

Как всё это случилось не пиши!
Уверена, что больше ложь и баги -
искусства… -
не карябать по бумаге,
а продавать другим карандаши.

И греет утешительный трындёж,
написанный когда-то для кого-то…
-
Но шар всё тяжелее для полёта
и всё острее грудь…не попадёшь…

Когда всю жизнь ты веруешь в одно
и то же…с теми, чьи твои прогулки…
Ты так же бьёшься бабочкой в шкатулке
смотри, не провались в двойное дно… -
За Нансеном всегда приходит Ной.
Как жаль что он совсем неразличимый…
И парами становятся личины,
но места не отводят ни одной.
Так попадая в кровоток дуги
пустых надежд…
От тяги делать мостик,
от тапочек, от пошлых диагностик,
никто не посоветует – «беги!»

И совершив все нужные звонки,
надежда распрекрасная – «а мне бы»
единожды красиво взмоет в небо
и распадётся там на позвонки…