Она говорит ему: «У меня почти ничего не осталось.
Ни золота осени, ни капель дождя на стекле.
Вместо души какая-то соразмерная впалость.
Я неудачница, обыкновеннейшая бездарность.
Я собирала в горсти звёзды и радуги лет,
Одуванчики вёсен, льдинки зим, точнее одной зимы.
Но всё это в кредит, в долг, в займы,
А отдавать-то нечем.
Мне в окно заглядывает вечер.
У него твои глаза, ярко-синие, как бирюза.
Он закрывает их постепенно, и накатывает темнота,
И никуда не деться, не дернуться ни вперёд, ни назад».

Она говорит ему: «Как-то всё странно, мой милый.
День меняется днём, ночь меняется ночью.
А у меня совсем не осталось сил и
Такое ощущение, будто всю жизнь на руках носили,
А потом руки разжали. А падать-то больно очень.
Наверное, надо выбраться в Питер, там как-то полегче,
Там сам воздух, сам ветер меня лечит.
Делает искусственное дыхание рот в рот,
Душу в душу. И наоборот.
Он умеет, как ты слушать и шептать мне ерунду в уши.
И становится так колоссально спокойно,
Будто ничего и не начинало рушиться».

Она говорит ему: «Я помню ту луну за окном, за шторою,
Как в фате. Ты напротив, в белой футболке, моя белая полоса.
Мне словно тогда на руки одели путы, на веки - шоры,
Чтоб не отвлекали посторонние лица, мысли, шорохи.
Чтобы только вперед смотреть – туда, где твои глаза.
Ты знаешь, слабой быть сложно. Да, сложно.
Плакать у тебя на плече, знать, что можно
Тебя сохранить тут, внутри себя, этой квартиры,
Целого города, целого мира.
Но утром – то же окно, невеста-луна, падающая на дно
Неба. И снова придется стать совершенно сильной,
А значит остаться совершенно одной».